Неточные совпадения
Кити видела, что
с мужем что-то сделалось. Она хотела улучить минутку поговорить
с ним наедине, но он поспешил
уйти от нее, сказав, что ему нужно в контору. Давно уже ему хозяйственные дела не казались так важны, как нынче. «Им там всё
праздник — думал он, — а тут дела не праздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя».
В воскресенье от обедни
До полуночи плясала,
Ушла с улицы последней,
Жаль, —
праздника мало!
Появление отца для Наташки было настоящим
праздником. Яша Малый любил свое гнездо какой-то болезненной любовью и ужасно скучал о детях. Чтобы повидать их, он должен был сделать пешком верст шестьдесят, но все это выкупалось радостью свиданья. И Наташка, и маленький Петрунька так и повисли на отцовской шее. Особенно ластилась Наташка, скучавшая по отце более сознательно. Но Яша точно стеснялся радоваться открыто и потихоньку
уходил с ребятишками куда-нибудь в огород и там пестовал их со слезами на глазах.
Посидела Аннушка, потужила и
ушла с тем же,
с чем пришла. А Наташка долго ее провожала глазами: откуда только что берет Аннушка — одета чисто, сама здоровая, на шее разные бусы, и по
праздникам в кофтах щеголяет. К пасхе шерстяное платье справила: то-то беспутная голова! Хорошо ей, солдатке! Позавидовала Наташка, как живут солдатки, да устыдилась.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает
с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и
с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви
уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа
с крестом, и то в самые большие
праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Он не купил себе ружья и не стал удить рыбу, но заметно начал уклоняться
с торной дороги всех: реже посещал вечеринки и хотя, по
праздникам, куда-то
уходил, но возвращался трезвый.
По
праздникам уходил с утра, возвращался поздно ночью.
Он давно уже был болен, и давно бы пора ему было идти лечиться; но он
с каким-то упорным и совершенно ненужным терпеньем преодолевал себя, крепился и только на
праздниках ушел в госпиталь, чтоб умереть в три недели от ужасной чахотки; точно сгорел человек.
Так проводил он
праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю на руки брата, Туба
ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг
с железными зубцами на краю, и в ней — точно мысли в черепе — движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
Поживя месяц в Петербурге, Долинский чувствовал, что, действительно, нужно собрать всю волю и
уйти от людей,
с которыми жизнь мука, а не спокойный труд и не
праздник.
Он
ушёл от неё на рассвете лёгкой походкой, чувствуя себя человеком, который в опасной игре выиграл нечто ценное. Тихий
праздник в его душе усиливало ещё и то, что когда он,
уходя, попросил у Полины спрятанный ею револьвер, а она не захотела отдать его, Яков принужден был сказать, что без револьвера боится идти, и сообщил ей историю
с Носковым. Его очень обрадовал испуг Полины, волнение её убедило его, что он действительно дорог ей, любим ею. Ахая, всплескивая руками, она стала упрекать его...
В
праздники мы
с Коноваловым
уходили за реку, в луга. Мы брали
с собой немного водки, хлеба, книгу и
с утра отправлялись «на вольный воздух», как называл Коновалов эти экскурсии.
Приходская церковь была в шести верстах, в Косогорове, и в ней бывали только по нужде, когда нужно было крестить, венчаться или отпевать; молиться же ходили за реку. В
праздники, в хорошую погоду, девушки наряжались и
уходили толпой к обедне, и было весело смотреть, как они в своих красных, желтых и зеленых платьях шли через луг; в дурную же погоду все сидели дома. Говели в приходе.
С тех, кто в Великом посту не успевал отговеться, батюшка на Святой, обходя
с крестом избы, брал по 15 копеек.
— Что будто бы, братец ты мой, Катюшка бегала без меня к матке на
праздник; весь народ по улице гулял, а они
с Гришкой
ушли в лес по черницу.
Она кланяется и опять краснеет и, подходя к мужу, говорит: «Пустил!» Тот тоже издали мне кланяется, и
уходят оба. Комнатный человек мой Константин, сопутник
с десятилетнего возраста моей жизни, имеющий обыкновение обращаться со мной строго, приготовляет мне бриться и одеваться
с мрачным выражением в лице. Ему тоже хочется на
праздник, и он думает, что не попадет, по я намерен доставить ему это удовольствие.
— Уж так плох, матушка-барыня, так плох, — присовокупила скотница, качая головою, — лица на нем, сударыня, нетути; и ничего-то не молвит, только что охает, так-то охает, что беда-с; больно хил, сударыня; побоялась я оставить его до завтра, народу в избе нет, на
праздник ушли… я и пришла доложить вашей милости…
Мы встречались
с Конопацкими по
праздникам на елках и танцевальных вечерах у общих знакомых, изредка даже бывали друг у друга, но были взаимно равнодушны: шли к ним, потому что мама говорила, — это нужно, шли морщась, очень скучали и
уходили с радостью. Чувствовалось, — и мы им тоже неинтересны и ненужны.
Дьякон
ушел и увел
с собою Анастасия. Как всегда бывает накануне Светлого дня, на улице было темно, но все небо сверкало яркими, лучистыми звездами. В тихом, неподвижном воздухе пахло весной и
праздником.
Груня. Видела я его по
праздникам в деревне, в приходской церкви; встретилась раз
с ним в роще… он насказал мне разных нежностей — рассердилась; написал мне письмо,
с теми же любезностями — я бросила в огонь; ездит часто мимо наших окон — я отхожу от окна; был у отца и заказал мебель — я
ушла в чуланчик свой: вот и все.
Поддевкина. Идем: не пропадать же моим денежкам. И у нас благодетели есть, и Кривлякины, и Мордохины на Московской, и Простоквашины на Петербургской. Не круглая же я сирота! (Дочери.) Не кручинься, Параскевия Степановна: будет и на нашей улице
праздник. (
Уходит с Резинкиной.)